Поясни-ка мне, Николаич, для чего художники натруморды рисуют? Вот и я тоже так полагаю — для душевного настроения и приятности мыслей. Тогда скажи — зачем в сельсовете, али как его теперь называют — минстрации, натруморд с медведями висит? Ране, вроде, мне это ни к чему было, а теперь ежели захожу туда, враз во мне волнительное беспокойство происходит.

Да ты не лыбься, послушай, что со мной намедни приключилось. В аккурат после Ильина дня. Неделю сеногной был, а тут под воскресенье разведрило. Ну, полагаю, наперло сырого груздя... Мне бы по-суседски наперво за Епифаном Ликандрычем зайти, так нет, все наша несознательность... Один себе подался спозаранку в лес. Опосля, мол, похвалюсь Епифану груздями, пусть-ка его Мотя позавидует. А кабы шли вместе, можа, того и не приключилось. Верно говорят: знал бы, где упасть, — соломки бы постелил.

Да, по правде сказать, соломка бы там не сгодилась. Потому как я медведя увидал, у меня не  книзу, а вверх устремление произошло. Когда помоложе был да шишковал, бывалоча, на кедры запросто лазил, а теперь стесняюсь. А тут как кот от кобеля по стволине шустряком рысканул. Отсижусь, мол, пока эта животная уйдет, на што я ей, когда кругом растительного блюда в достатке?

Да нешто медвежью характерность угадашь? Подошел он, в сердце его зарази, к лесине, на какой я затаился, на дыбки поднялся да ка-ак рявкнет. От евоного голоса я моментом выше подался; лезу, а сам чую, ровно кто-то сопит надо мной, гляжу — впрямь вверху темные портки мелькают. Однако, мол, деревенские ребятишки от медведя хоронятся, весельше стало, что товаришши у меня объявились.

— Ребятки, — кричу, — я с вами!

Только они от мово зову пуще того припустили. Стукнуло тут в голову, каки это робята и что та внизу — ихняя матка. По первости я того не приметил — разве при эдакой встрече может интерес к полу произойти? Вовсе тошно стало, потому как женский пол — во всяком обличье опасней...

А медвежица уже снизу до меня добирается, полагат, что я ее деток изнахратить хочу, век бы их не видать... И опять, вражина, как взревет! Тут я, сам понимашь, сделался сверхмерно нервенный и тоже чувствительно заревел. Два медвежонка от мово реву на ветки перебрались, а я, брюхо к шершавой коре прижамши, еще малость повыше переполз. Дале невозможно, старший медвежонок, пестун ихний, надо мной озверительно клыки оскалил. Дотянулся до него, чтобы на суединение семьи отправить, а он, срамец, возьми да и фыркни... Понос стула от испугу в ем приключился...

Сверху такое неудовольствие, снизу медвежица пятку имает. Чую, от эдакого переживания у меня тоже в животе вот-вот безответственное расстройство получится. Тут я опять не свой голос подал, мимо поганца прополз, ножонки выше радикулита задрал, дале некуда — леплюсь аж на самой верхотуре.

Ну, да слава те, Господи, вижу — у медвежицы ко мне интереса уже нет, поняла, что я касательства к ее деткам не желаю — слезла взад пятки и робят своих созвала. Мне сверху ниче не видать, а спускаться боязно — може, они, постылые, рядом где хоронятся. Уж не знаю, сколь я в таком существовании пробыл, покуда не услыхал, как кто-то внизу талдычит. А это Епифан со своей Матреной идут. Пестерь мой увидали и промеж себя рассуждают: куды ж, мол, Антип задевался? Вроде, это его лукошко.

— Тута я, Епишенька, — блажу, — тута...

А сам не могу руки разжать, ровно прирос к кедре.

— Че тебя на эдаку верхотуру занесло? — любопытствует Епифан.

— Шишки вздумал поглядеть, — сумнительно говорю. — Да вот сижу, маракую — рано, однако, шишковать.

— Какой орех в эту пору? Ты слазь, погляди-ка, сколь мы с Мотей груздей насобирали.

Ну, как предстал я внизу перед ними в своем натуральном виде, Матрена только руками всплеснула.

— С медведями, язви их, нечаянная встреча произошла, — поясняю, а сам конфузно заголенный пуп прикрываю, потому как от рубахи подол на кедре оставил и брючишки возле вошкура изодрал. Морда моя тоже, можно понять, не в своем лице...

— Видать, что была встреча, — дивится Епифан. — Только как же это ты сумел сам себе на голову нас…ть?

Тут рядом че-то как хрустнет, и вдарились мы бечь. Я наперед всех рысью, потому как отдохнувший на лесине, позади всех Матрена трясется, баба она дородная и жадная — грибы жалко бросить.

Так вот я тебе, Николаич, и говорю — не нужны народу натруморды с медведями. Пущай председатель минстрации их себе в кабинет для екологии рядом с портретами на стену повесит.

А слышь, Апросинья сказыват, будто от меня до сих пор медведем воняет. Поди-ко и верно : как на улицу выйду — Милонихина психическая собачонка до хриплости в глотке брешет...